Алексей Иванов: «Окрестностям Белорецка подходит жанр постапокалипсиса»

«Когда я что-либо задумываю - не опираюсь на жанр»

Формат общения был необычный. Авторы пригласили сразу шесть ведущих, каждый из которых 15 минут мог задавать вопросы. Модераторами встречи стал Сергей Бархатов, Юлия Абдуллина, Раис Габитов, Ольга Маловица. Сергей Гумеров, также выступивший модератором встречи, родом из Белорецка, но ради 15 минут общения с Ивановым прилетел из Петербурга, чтобы задать несколько вопросов. Еще один модератор - Елена Калюжная - приехала из Стерлитамака. Затем Иванов и Зайцева продолжили общение с залом.

- Как появилась книга "Вегетация" в жанре постапокалипсиса? Сначала вы решили писать в этом жанре или сначала возникли какие-то намётки, идеи книги в целом?

- Мне этот жанр очень нравится, и я давно хотел что-нибудь в этом жанре сделать. Но, когда я что-либо задумываю, - не опираюсь на жанр. В своих произведениях стараюсь отзываться на вызовы современности. Осмысляю этот вызов и смотрю, в каком жанре наиболее адекватно будет на этот вызов ответить. Вот на тот вызов, который я сформулировал, наиболее адекватно было бы ответить в жанре постапокалипсиса. Но я могу сказать, что у этого жанра очень много разновидностей, потому что есть, например, зомбиапокалипсис, постъядерный апокалипсис и другие виды. У этого жанра сейчас кардинальным образом поменялся смысл. То есть изначально это были истории про катастрофы, которые обрушились на человечество. А сейчас, уже в наше время постмодерна и метамодерна, это оказались истории про самую приятную, счастливую форму существования. То есть из антиутопии они превратились в утопии.

- А как появился в книге Магнитогорск? Сразу решили про него писать?

- Знаете, я заметил, что разные локации Урала самой природой истории созданы под разные сюжеты. Если брать, например, Северный Урал, Чердынский край, XV век, время деревянных крепостей, князей, сражений с язычниками, шаманов, священных рощ. Какой жанр напрашивается сам собой? Жанр фэнтези. То есть об этой истории надо рассказывать в жанре фэнтези, и больше ни в каком жанре ты не сможешь рассказать. Или взять, например, реку Чусовую, сплав железных караванов, бег огромной волны, плавание барок, которые сталкиваются друг с другом, налетают на скалы. В каком жанре рассказывать об этих событиях и об этой локации? Только в жанре Одиссеи, романа-путешествия. Мне очень нравятся окрестности Белорецка и пространство между Магнитогорском, Белорецком и горой Ямантау. Если помещать в это пространство какое-либо действие, в каком жанре это будет? Вспомните Белорецк со старым заводом, руины завода в Тирляне, заброшенная станция Татлы, заброшенная железная дорога до Межгорья, закрытый город Межгорье, таинственная гора Ямантау, на которую нельзя простому смертному попасть, а в ней какой-то загадочный бункер. Конечно, эта территория лучше всего описывается в жанре постапокалипсиса.

- А вам нравится, когда книгу сравнивают с фильмами "Фоллаут", "Безумный Макс"?

- Это неизбежно. Всегда сравнивают с популярными сериалами, с произведениями, которые сформировали лицо жанра. Это вполне справедливо. Хотя тут, конечно, можно придираться к сравнениям. Дело в том, что, на мой взгляд, в России, в современной культуре сформировался новый извод жанра постапокалипсиса. У него есть свои признаки, которых нет в произведениях типа того же "Фоллаута" или "Одни из нас". Это непременно мир деградирующей России, это мир России, которую захватил Китай, это мир, где Москва продолжает процветать, а вся остальная Россия проваливается в тартарары. Почему-то это всегда мир, где какая-то очень буйная растительность захватывает города. Вот такой мир рисуется и в "Хлорофилии" Рубанова, и в "Кадаврах" Поляриного и в "Острове Сахалин" Веркина. Это, видимо, наше национальное понимание катастрофы, которая нас ожидает. Вот это понимание катастрофы выражается в особом изводе жанра постапокалипсиса.

- Когда постапокалипсис выйдет из моды, что мы будем читать, а вы писать?

- Надо писать так, чтобы роман был интересен и после того, как он как жанр выйдет из моды. Например, сейчас нет моды на вестерны, но лучшие образцы этого жанра все равно же интересны. Все равно мы читаем и смотрим. Что я буду писать? Сейчас я пишу роман об Акинфии Демидове. Это середина XVIII века. Роман будет называться "Невьянская башня". Сама по себе эта история, если её осмыслить, какая-то загадочная постройка на заводе, связанная с какими-то злодеяниями, с мистическими вещами. Там Акинфий Демидов фальшивые монеты чеканил, мастеров утопил, людей в стенах замуровывали, башня сама от чего-то перекосилась. То есть, видите, сама эта история уже намекает на жанр, в котором будет написан роман. Это жанр готического романа. Не в чистом виде готика, конечно, но с элементами.

«Историй Урала на десять писателей Ивановых хватит»

- Можно сказать, что у вас уже есть своя вселенная. То есть произведения, конечно, не полностью продолжают друг друга, но какие-то черты узнаваемые в вашем творчестве есть. "Вегетация" в этой вселенной или она особняком для вас стоит?

- Я думаю, что она внутри этой вселенной. Вы знаете, я бы не сказал, что это вселенная писателя Иванова. Я бы сказал, что это вселенная Урала. Урал бесконечно разнообразен и интересен. Он подлежит самым разнообразным интерпретациям. То, чем занимаюсь я, в культурологическом смысле это интерпретация уральских сюжетов, смыслов и сеттингов. И поэтому, так или иначе, те произведения, которые сделаны на уральском материале, входят в одну общую уральскую вселенную. Сейчас мы говорим об Урале и "Вегетации", поэтому я ограничился этой темой. На самом деле я пишу на более обширные темы, нежели только Урал. Урал я знаю, люблю, и Урал никуда из моего творчества не уйдет.

- А какие ещё исторические периоды, места вами не охвачены и интересны?

- Таких мест и периодов огромное количество. Мне, например, нравится история золотых лихорадок в Челябинской области в конце XIX - начале XX века. Эта история по формату очень напоминает вестерн. Представьте: горячая степь, золотая лихорадка, казаки - как ковбои, башкиры и казахи - как индейцы. Там же и железные дороги есть, и подпольные биржи в Троицке, например, где тайные скупщики обменивали золото. То есть вестерн в чистом виде, русский вестерн. Нравится мне, например, история самоцветных лихорадок в Ильменском заповеднике, знаменитая история Григория Зотова - кыштымского зверя. Нравится история про взрыв на комбинате "Маяк" и образование восточно-уральского радиоактивного следа. Таких сюжетов и событий в истории Урала огромное количество, там на десять писателей Ивановых хватит.

- Показалось, что в "Вегетации" сеттинг, как в компьютерной игре. Почему так?

- Я в какой-то степени ориентировался на драматургию компьютерных игр. Считаю, что это очень плодотворная драматургия. И вообще я не склонен относиться к таким жанрам, которые считаются низкими, пренебрежительно. Дело в том, что в нормально существующей культуре в равной степени существуют и высокие жанры, и низкие. Это разделение мне неприемлемо, но так уж принято называть, поэтому я тоже буду пользоваться этими терминами. Хотя, на мой взгляд, бывают плохие романы и хорошие романы, но не бывает романов высоких жанров и низких жанров. В нормально существующей культуре существует кровообращение между высокими и низкими жанрами. Высокие жанры поставляют идеи, низкие жанры поставляют сюжеты. И если автор хочет написать хорошее, энергичное, интересное произведение, он всегда работает на стыке высокого и низкого. Он берет идеи из высокой сферы, берет сюжеты из низкой сферы.

По мнению автора, «это нормально, естественно и правильно».

- И в нормально функционирующей, развивающейся культуре так было всегда. Вспомните Достоевского, который брал сюжеты своих романов из газетных хроник. Мы же не можем отрицать, что формально его романы - это детективы, причём детективы бульварного пошиба. Но тем не менее это высокая литература. Это как раз тот случай, когда писатель работает на стыке высокого и низкого, и эффект получается замечательный. Ну и я так же поступил в ситуации с "Вегетацией". То есть я взял какие-то сюжетные, жанровые, канонические наработки этого формата и заполнил содержанием, которого в обычных компьютерных играх, конечно, не бывает. Я не в первый раз так поступаю, для меня это органично. Я так поступал и в ситуации с "Сердцем пармы", и с "Псоглавцами", и с "Пищеблоком", и в ситуации даже с "Ненастьем". Мне кажется, что так писать правильно.

- У вас в "Вегетации" очень много женских персонажей. И в отличие от многих авторов эти персонажи не картонные, занимают большое пространство, они двигают сюжет. Это случайность или намеренное ваше решение?

- Я даже как-то не задумывался. Я же писал об обществе, а общество не бывает без женщин. Это естественно. Там, конечно, общество специфическое - бригады, которые в лесу рубят деревья. Но тем не менее в такие бригады тоже нанимаются женщины. Я, кстати, порой слышал критику, что, дескать, откуда в бригадах лесорубов женщины, что там женщине делать на лесоповале? Вспомните фильм "Девчата". Что они делали на лесоповале? Или вспомните сериал "Задача трех тел", в котором главная героиня тоже работала на лесоповале. То есть женщина на лесоповале - это обычное дело, ничего удивительного в этом нет.

«Много раз видел Ямантау с разных ракурсов»

- Очень расстроило, что Белорецк оказался в книге полностью мёртвым.

- Ну почему, у меня в Белорецке помещена зона, там дофига жителей. Просто они как бы не совсем белоречане по доброй воле, но тем не менее. Я же описывал то, что якобы будет через 30 лет, а не день сегодняшний. Ну и вообще, почему так - объясняется самим романом. Но к этому не надо относиться как к какой-то обиде. Подобные вещи - это умножение символического капитала места. И всегда хорошо, когда есть какая-либо речь, касающаяся населённого пункта. Неважно, хорошая это речь или плохая, я имею ввиду не по качеству высказывания, а по оценкам. Например, возьмём замок графа Дракулы. Дракула был не очень хороший человек. Но тем не менее история Дракулы такую славу дала, что замок прекрасно существует. Он обеспечен туристами, финансово обеспечен, известен во всем мире. То есть неважно, с оценкой плюс или с оценкой минус идёт рассказ о каком-либо месте. Главное, чтобы этот рассказ был интересный и качественный.

- Но гора Ямантау не пустая и там зачем-то прячутся учёные? Что они хотят, кроме того, чтобы ускорить вегетацию?

- Учёные там никакую вегетацию не ускоряют. Вегетацию ускоряют китайцы со спутников, потому что они потребляют древесину, которую рубят автоматизированные лесорубные комплексы. А учёные просто изучают те биоценозы, которые сформировались благодаря изменениям условий окружающей среды. То есть благодаря селератному облучению.

- Большой Ямантау - закрытая гора. Вас провели тайными тропами большого Ямантау?

- Нет, я сам на Большом Ямантау не был, мои герои в него не проникли. Что поделать, если закрытая территория? Рисковать и лезть через ограждение я не стал, но я был поблизости от Ямантау. Много раз видел Ямантау с разных сторон и с разных ракурсов.

- Можно ли белоречанам ожидать, что вы напишите книгу о Белорецком металлургическом заводе?

- Во-первых, я писал о Белорецком заводе и в книге "Горнозаводская цивилизация", и в книге "Вилы". Вообще помещать действие именно на Белорецкий завод я пока не собираюсь, у меня нет такого сюжета. Но, может быть, в каких-то других сюжетах мне придётся обратиться к Белорецку. Я сделаю это с большим удовольствием, потому что мне Белорецк очень нравится. Это незаурядный город, скажем так, тем более лично для меня это город моего детства, потому что в детстве я очень часто бывал в Белорецке. Для меня Белорецк всегда - это белорецкий завод. Мне он очень нравится и внешне, и своей историей, и, скажем так, ландшафтным положением. И когда я бываю в Белорецке, даже если я проездом еду где-нибудь по окраине, я всегда стараюсь проехать так, чтобы увидеть завод. Он для меня, как старый друг. Мне нравятся эти ржавые громадины.

- Вы часто бываете в Башкирии. Причём в некоторых местах бываете чаще, чем люди, которые живут в Башкирии. Откуда такая любовь к республике?

- Мы с Юлей очень любим Башкирию, действительно бываем здесь часто. И далеко не все наши визиты связаны с читательскими встречами. То есть это не публичные визиты, мы и сами сюда приезжаем, и своих друзей привозим. Потому что Башкирия - замечательный регион, очень красивый, душевный, с богатейшей историей. Жалко, что эта история не очень хорошо известна, но тем не менее это очень яркая история. И всегда приятно показать новым людям красивые места и рассказать увлекательные истории о них.

- Ну и для нас это другие ландшафты и другая культура. Для нас с Алексеем это необычно, поэтому мы очень любим приезжать в мавзолей Хусейн-бека, мавзолей Турахана в Чишмах, Сусак-тау. Конечно, шиханы Торатау. Мы любим дорогу из Уфы в Белорецк. Это вообще одна из наших любимых дорог на Урале. По ней ехать на машине - это отдельное удовольствие, сама по себе достопримечательность. Эти степи, плавные горы... Холмы, которые видишь в окрестностях Банного, мне напоминают верблюжью шкуру - мягкую, плюшевую. Все эти степные запахи... Это для нас с одной стороны близкая географически территория, но надо ехать несколько часов и ты оказываешься в другом месте, в другом мире.

- Башкирия по масштабу очень соразмерна человеку, - рассуждает Иванов. - То есть горы есть, но это не очень высокие горы. Это не ледяные пики, как на Кавказе или в Гималаях. Это горы живые, доступные, с которыми ты как-то взаимодействуешь напрямую, естественным образом. Мне вообще кажется, что две самые красивые дороги Урала - это от Уфы до Белорецка, как Юля сказала, a вторая дорога - от Оренбурга до Сибая. Тамошние места ничуть не менее красивые, нежели в окрестностях Белорецка.

- Почему в этой книге нет башкирского фактора?

- Всего не отразить, невозможно в один роман впихнуть все. Там нет, например, горнозаводского фактора. Горнозаводская тема - моя любимая тема, а Белорецк - горнозаводский город. Но тем не менее все равно этой темы ведь там нет.

 «Сегодня соцсети - это эволюция русского доноса»

- Вы один из самых плодовитых писателей в России. У вас есть график работы?

- Меня смущает слово плодовитый, оно какое-то собачье. Как будто я по семь щенков в год приношу. Есть писатели, которые более плодовиты, чем я. У меня норма - одна книга в год. Это не так уж и много, как кажется на первый взгляд. Когда я только выходил на этот рынок, мне старшие коллеги по цеху говорили: "ты должен писать два романа в год, иначе ты не станешь писателем, тебя не узнают, не запомнят". Я подумал, что два романа в год я не смогу, значит, не суждено мне стать писателем. И я продолжал писать так, как мне органично. Я много работаю и не трачу время на ерунду. То есть я не тусуюсь, не бухаю, не езжу по писательским чёсам. Занимаюсь только тем, что мне нравится. А нравится мне придумывать и записывать истории. Из-за того, что я много времени трачу на своё любимое дело, выглядит это так, как будто я пишу с какой-то бешеной скоростью.

По словам Иванова, «Юлия просто предоставляет возможность заниматься любимым делом».

- Для каждого человека органично что-то своё. Стивен Кинг пишет по 15 тысяч знаков в день, кто-то пишет по три страницы в день. Каждый сам себе меру отсчёта и норму выдачи определяет. Я для себя это определяю по эпизодам. То есть я себе говорю, что каждый день я должен написать один эпизод своего романа. Если я сделаю этот эпизод за два часа, замечательно. Значит, остальное время я свободен. Если дело продвигается туго, я сижу 10 часов, но все равно я этот один эпизод сделаю. То есть у меня норма - это эпизоды, а не количество страниц, не количество знаков и не количество часов, которые я провёл за компьютером.

- Вы часто подчёркиваете, что не занимаетесь бытовыми делами, а только творчеством. А где у вас происходит калибровка с обществом, чтобы вы чувствовали нерв? Где вы находите общение с людьми?

- Я же живой человек, у меня есть определённый пласт моей бытовой жизни, который я никогда не выношу на поверхность. То есть я просто с людьми общаюсь и у меня огромное количество знакомых, которые не имеют никакого отношения ни к литературе, ни к культуре. Я прекрасно представляю, как выглядит современная жизнь. Просто эта ситуация не публичная.. Если, например, в XIX веке за какими-нибудь правонарушителями ходили шпики, смотрели, что они делают, записывали, что они говорят, и таким образом доносили. В XX веке стали доносить уже близкие люди, с которыми, так сказать, виновники общались напрямую. В XXI веке люди сами на себя доносят, когда пишут в соцсетях все, что думают. Сегодня соцсети - это эволюция русского доноса

- Что вас вдохновило уйти в жанр ужасов?

- Я люблю романы ужасов. С огромным удовольствием читаю Стивена Кинга. Я люблю про вампиров, про оборотней. Такие у меня дурацкие вкусы.

- Являются ли в ваших произведениях места, реки, города персонажами или они просто фон?

- Безусловно, они персонажи, и это легко увидеть в разных произведениях. В романе "Тобол" тайга - это персонаж, который очень активно действует. В романе "Золото бунта" персонаж, разумеется, Чусовая. В "Вегетации" персонаж - лес. В "Бронепароходах" - реки. Они помогают героям принять решение, определиться с нравственным выбором. То есть природные объекты - это важный критерий для оценки мира героем и для оценки героя читателем. Так, например, сделан "Царь-рыба" Астафьева. Когда мера всех вещей там не Бог, не справедливость, не добро, а Енисей. У нас в нашем разрушенном обществе, пожалуй, кроме природы, и не остаётся никакого иного критерия для оценки справедливости и правильности наших поступков.

«Тобол» и «Царь» не люблю и не пересматриваю»

- Чем вам не понравился фильм "Царь" Павла Лунгина, основанный на вашем тексте?

- Я могу сказать, что писатель в кинематографе может участвовать в двух ипостасях. Одна ипостась - это то, что называется экранизацией. То есть писатель написал роман, продал права на экранизацию, сценаристы написали сценарий, режиссёр снял фильм. Бывает и другой вариант. Это когда писатель сам пишет сценарий. Когда мы говорим об экранизации, писатель не несёт ответственности за то, что получилось. Ответственность несёт режиссёр, сценаристы и вся съёмочная команда. Писатель вообще в этом не участвует, он курит бамбук и ждёт вместе со всеми зрителями результата. Разумеется, я много раз бывал в этой ситуации, но я бывал в ситуации, когда я - автор сценария.

По словам писателя, «когда ты автор сценария - ты уже несёшь ответственность за фильм».

- А так кинематограф устроен, что последнее слово всегда за режиссёром, и режиссёры считают себя великими сценаристами, и они всегда переделывают абсолютно все сценарии. Не только писателя Иванова, они и Стивена Кинга переделывают, и Вильяма Шекспира. Для них святынь никаких не бывает. И зачастую получается так, что режиссёр, поскольку он не драматург, делает хуже, чем было изначально. И очень часто авторы сценария бывают недовольны тем, что получилось. У меня дважды была такая ситуация, когда я писал сценарии. Это был фильм и сериал "Тобол" и фильм "Царь". Оба раза мне не понравилось, как режиссёры переделали то, что я им предложил, мою историю. Я эти фильмы не люблю и не пересматриваю. А в ситуации с фильмом Тобол" - там уж до такой степени расплясался режиссёр, что я просто снял своё имя с титров. То есть та история, которая показана на экране, не имеет ничего общего с историей, которую сочинил я. А в чем разница между моим романом "Летоисчисление от Иоанна" и сценарием фильма "Царь" - это большой разговор.

- Восхитила речь героя Витюры Матушкина и его фольклорные обсценные прибаутки. Где вы черпали вдохновение, когда сочиняли этого персонажа?

- Моим консультантом был русский народ, который умеет и любит материться. Я же русский человек, я отлично представляю, как русские люди матерятся. Это сопровождает меня всю мою жизнь немалую. А вообще, если уж говорить о мате, почему его так много в книге и зачем он нужен? Я, разумеется, неоднократно встречался с высказываниями, что, дескать, настоящий писатель может это сказать и без мата. Ну да, может. Но дело совсем в другом. Замечательный культуролог Вадим Михайлин в книге "Тропа звериных слов" пишет, что мат - это язык войны, охоты, добычи, сражения. Не случайно же слово брань имеет два смысла - бранная ругань и брань как война, как сражение. То есть, когда люди находятся на войне, они начинают материться. Ну или, например, на охоте или на рыбалке. Все же сталкивались с такой ситуацией, что два воспитанных интеллигентных человека идут на рыбалку и вдруг начинают материться. Что с ними случилось? Что они деградировали что ли? Нет, просто они заговорили на языке этого локуса, на языке этого образа жизни, на языке охоты. И проблема мата в нашей стране - это не проблема, скажем так, культуры, это не языковая проблема, это общественная проблема. Она заключается в том, что для нас очень многие пространства стали пространствами войны. И в этих пространствах люди начинают материться. То есть пространством войны для нас стала школа, улица, площадь, музей, магазин. Поэтому люди матерятся и в музеях, и в магазинах, и в школах, и на улицах. Я не мог сделать так, чтобы мои герои не матерились. Они должны говорить на языке войны.

- Почему у нас в России принято, что интеллигенция не разговаривает на языке войны с людьми, которые эту войну разводят? Почему у нас такое предвзятое отношение к мату у интеллигенции?

- Потому что главная технология интеллигенции - это рост гуманизации отношений, а не насилие и не война. То есть мат - это не язык интеллигенции. Не по культурным вопросам, а именно по вопросам технологии воздействия на общество. То есть интеллигенция насилием не пользуется, поэтому язык мата - это не её язык.

- Возможно ли донести гуманистические смыслы при помощи использования мата как инструмента насилия? Ведь глубинный народ понимает только этот разговор?

- В каком-то опосредованном виде, безусловно, потому что художественное высказывание - это же не всегда высказывание непосредственно от лица автора. Высказывается автор, высказывается его альтер эго, герои. И альтер эго, и герои могут пользоваться матом. То есть интеллигент опосредованно может пользоваться этим языком, но это не прямое его высказывание.

«Лично для меня цензура не является проблемой»

- При прочтении "Вегетации" возникло ощущение, что вы не любите своих героев. Тяжело ли писать о тех персонажах, которые тебе категорически не нравятся?

- Я бы не сказал, что тяжело, но неприятно. У меня два таких романа, где я никаких героев не люблю. Второй роман - это "Комьюнити". Но тем не менее высказаться я был должен, и мне были нужны именно такие герои. Ну ничего, я какое-то время потерпел их.

- А вообще людей вы любите?

- Как ответил Марк Твен, чем старше я становлюсь, тем лучше я знаю людей и тем больше я люблю собак.

- Какие бы признаки вы назвали для того, чтобы стать профессиональным писателем?

 - У меня есть, конечно, ответ, но расплывчатый и туманный. Мне кажется, что каждый человек создан по определённому формату. Представьте, например, что вы прирождённый фотограф, тогда для вас вся жизнь - это череда фотографий. Или, например, вы прирождённый журналист. Для вас вся жизнь - это череда новостей. Юля - прирождённый продюсер, для неё вся жизнь - это череда проектов, а для писателя вся жизнь - это истории, которые он может рассказать. Если вы воспринимаете мир именно как истории, которые вы можете и хотите рассказывать, значит, вы прирождённый писатель. Остаётся дальше сделать это профессией и стать успешным. Но для этого есть определённые правила, технологии.

- Как писателю творить в условиях цензуры?

- Лично для меня цензура не является проблемой, потому что, чтобы ты ни делал, ты всегда сталкиваешься с некими ограничениями для своего высказывания. Либо, например, твоя тема не интересна публике. Например, ты пишешь про забытое уральское княжество XV века. Ну кому это интересно в России 2000 года? Это в каком-то смысле цензура по теме. Все препятствия в том или ином смысле являются цензурой. И настоящий писатель всегда находит какую-то стратегию, чтобы это препятствие обойти. И если государство запрещает о чем-то говорить, пускай запрещает сколько хочет. Если я мастер своего дела и если я захочу сказать на эту тему, я все равно скажу так, что моя мысль будет всем понятна, но ко мне не подкопаешься. Мне кажется, что и Шолохов, и Астафьев могли говорить правду об обществе в цензурированной культуре. И говорить свободно в полном объёме. То есть для них цензура была, конечно, препятствием, но не смертельным. Так что я цензуры не боюсь.

- Появляется все больше литературных клубов. Я знаю, что у вас есть свой литературный клуб в онлайн-формате. Почему люди вдруг решили объединяться, чтобы обсуждать книги?

- Я до недавнего времени вообще не знал о том, что книжные клубы в моде. Я же не сижу в соцсетях, особо не интегрирован во все эти информационные процессы. А потом Юля меня просветила, и мне так понравилось. Это потому, что появляется возможность живого разговора, причём разговора интеллектуального, разговора, который даже в каком-то смысле приватный. Это очень комфортный канал общения. Я, правда, никогда не задумывался про литературные клубы, что ведь действительно они стали очень нужны и актуальны по той причине, что сейчас с появлением соцсетей исчез такой важный институт осмысления культуры, как литературная критика. Литературные критики все перешли в разряд блогеров. Чем литературный критик отличается от литературного блогера? Если пользоваться кулинарной метафорой, то можно сказать, что литературный критик говорит о рецепте блюда, а литературный блогер - о вкусе. И все литературные критики стали говорить о своих впечатлениях, то есть о своих вкусах. Но о вкусах, как известно, не спорят.

- Какие книги вы больше читаете - русскоязычных авторов или переводные?

- Я читаю много, но это в основном чтение по теме моего романа. То есть это научпоп или научная литература. А моё обычное чтение распадается на две половины. Одни книги я читаю просто как медитацию, для удовольствия. Эти книги я перечитываю по много раз. Это мои любимые книги. Это бывают и русскоязычные авторы, и не русскоязычные, но в очень хороших переводах. А так я предпочитаю читать русскоязычных авторов, но опять же их немного.

- Что очень много раз перечитывали?

- "Непобедимый" Станислава Лема, "День шакала" Фредерика Форсайта, "Лунная радуга" Сергея Павлова, "Пикник на обочине" Стругацких, "Голубятни на жёлтой поляне" Крапивина, "Сон на белых горах", "100 лет одиночества" Маркеса.

- Что посоветуете почитать?

- Читайте Эдуарда Веркина. Роман "Остров Сахалин" - совершенно крышесносная вещь. Такой вещи в русской литературе ещё не было.